Добавлено: 17 апреля 2012 / Коментариев: 0
Крест над гнездом (№15 от 18.04.2012)
Дом моих предков Жегловых был самый видный в деревне. Стоял высоко, на дубовом подрубе. Весело смотрел на улицу аж шестью большими окнами. Старший сын Дмитрий уже отделился и жил с семьей в отдельной избе. Хозяйствовал в ладном доме при матери Евдокии и сестренке Лизе его младший брат Михаил с женой Катериной.
Времена для крестьянства подошли смутные, сварливые. Свирепая волна коллективизации катилась по России. Завели артельное дело и в нашей округе. Первыми вступили в колхоз те, которые и нужника не имели. Понятно, терять им было нечего, а тут, глядишь, и соседку Маньку под общим одеялом ущучишь. Ведь вполне серьезно утверждали, что вся деревня и спать-то будет под одной попоной. Мужики же, которые всю жизнь тянулись в нитку, поливая потом землю, только своим трудом добивались достатка, не то чтобы засомневались в колхозах, но сразу поняли, что ждет их неминуемый крах. Федор Платонов, у которого дом был, что тебе окованный сундук, почуяв недоброе, заранее продал с подворья всю богатую живность. Так его голытьба в артель со зла не приняла, объявив единоличником. Не берусь утверждать, что среди этой голытьбы были специальные провокаторы. Но то, что именно от таких людей исходили самые невероятные слухи, — факт. За углами, в проулках шептали они каждому встречному, что через неделю советская власть со своими колхозами провалится в тартарары. В доме Жегловых первой клюнула на распространявшиеся слухи Катерина. Михаил с матерью, характера тихого, покладистого, видя, что и более настырные мужики пошли в колхоз и что плетью обуха не перешибешь, скрепя сердце соглашались на новую, пусть и неизведанную жизнь. Но Катерина, приносившая от смутьянов очередные сногсшибательные вести, упиралась против колхоза изо всех сил. Теряли Жегловы, как и многие, прежде всего лошадь, упряжь, соху. Без лошади, ясно, крестьянин на земле — сущий бедолага. Кроме дома, имели наши «богатеи» под поветью несколько длинных тесин. Вот и все. Надо сказать, что местный Совет со дня создания обосновался со своим штатом у Жегловых. Дом-то большой, ну, подумаешь, чуть-чуть потеснились.
Колхоз, как говорится, набирал обороты. За речкой разбили калду, куда собрали с подворьев всех лошадей. Собрать-то собрали, но держали на голодном пайке. Александр Иванович Поляков, помнивший то время, рассказывал, что отец его плакал на шее у меринка и по-человечески уговаривал коня не ходить больше на родной двор: «Красавчик, да что ты делаешь, ведь изживут они меня с белого света!» Голодная лошадь, естественно, не внимала слезам бывшего хозяина и вечером по старой привычке торопилась только к нему.
Но грянул для Жегловых роковой час. Яростные землячки налетели, как коршуны, обротали лошадь, а всю одежду, утварь выбросили на улицу. Поговаривали, что такая же участь ждет и старшего брата Жегловых Дмитрия. Но этот недолго думал: продал избу со всеми потрохами и исчез в неизвестном направлении. После, когда свистопляска с колхозами поутихла, подал он знак из Самары. Устроился там на дачах военных, ухаживал за огородами и садами, орудовал топором и рубанком. Михаилу сторонний секретарь сельсовета, уважительно относившийся к Жегловым, тихонько подсказал, чтобы тот на время схоронился. Иначе, мол, могут арестовать и отправить туда, где Макар телят не пас. Старшая сестра Жегловых, тоже по имени Катерина, муж которой после Гражданской войны вскоре умер, жила с малыми детьми в небольшой хатенке. В подполье под печкой и сидел у нее Михаил. Мать Евдокия с дочерью Лизой скитались по чужим и родственникам. Лизе исполнилось шестнадцать лет, когда ей сыскался жених из соседней деревни. Родные дали ей совет — выходи замуж, не то пропадешь.
Накануне свадьбы Михаил попросил Катерину, пусть молодые зайдут на кухоньку, чтобы он из подполья на жениха-то поглядел. Тогда же секретарь сельсовета через близких людей передал, чтобы он в одном месте подолгу не прятался. Ищут.
К середине 40-х годов от мытарств и потрясений Евдокия Жеглова умерла. Лиза совсем неплохо зажила в замужестве. Михаил с женой и детьми долго колесил по всему Поволжью, заметая следы. Все же вернулся в родное село, купил хибарку и даже землянку под ней оборудовал.
Однажды одного из зачинателей колхоза нашли утром у речки мертвого. Вроде бы, припал на грудь попить водички и захлебнулся. Так это или не так, неизвестно, но говорят, что те, кто измывался над своими земляками, забили, где следует, тревогу: мол, укокошили их собрата-активиста. Говорят, что власти пошли им навстречу. По одному эти активисты ушли из деревни, обосновавшись в бараке какого-то городского завода.
В доме Жегловых некоторое время размещалась начальная школа. Потом его вынесли из уличного порядка и поставили, несколько выдвинув, посредине села. Разбитый на несколько уютных кабинетов, он стал правлением колхоза.
Началась Великая Отечественная война. Тут уж было совершенно неважно, кто ты — колхозник ли, единоличник ли, — а защищать Отечество обязан. Как всегда водилось, мужики, прощаясь с родной стороной, выпили. Ехали они на полуторке мимо ладного правления колхоза, мимо законного дома Жегловых. Сидя в кузове, Михаил только и сказал: «Эх, ребята, вы хоть жен с детьми в нормальных избах оставляете, я своих — в землянке. Пропадут ведь».
Нет, Катерина Жеглова с тремя детьми не пропала. Михаил же пропал бесследно. Видимо, сидевший в кузове осведомитель прямо в военкомате передал по инстанции в ужасно искаженном виде его слова. Михаил Жеглов оказался в застенках НКВД. Сегодня на руках его детей есть документы, в которых записано, что по ложному обвинению oн был расстрелян в начале 1942 года. Сейчас полностью реабилитирован. Никакой вины его нет.
Повзрослев, я долго еще не знал, что колхозное правление — это дом моей матери. Прошлое ворошить — душу бередить. Да в принципе-то ничего уже не могло измениться. Но вот, кажется, в горбачевские времена вышло постановление о том, что когда-то незаконно конфискованная недвижимость может быть возвращена. Или же взамен можно получить денежную компенсацию при условии, что живы прямые наследники этого имущества. Я сказал об этом маме. Она только отмахнулась. В школу все мои сверстники пришли с крестиками на шее. Учительница ножницами разрезала на нас гайтаны, развела в голландке огонь и побросала в него наши кресты. Оловянные, они расплавились на глазах. Так началось наше атеистическое воспитание.
Благодарю Бога за то, что сегодня над материнским кровом стоит крест. Здесь поначалу, по всем христианским правилам и заповедям, обосновался молитвенный дом, получивший потом статус церкви. Многие годы оригинальный кованый крест хранился у кого-то из сельчан. Спрятан он был еще во время разрушения храма в соседнем селе. О внутреннем убранстве нашей церкви позаботились всем миром. Резные работы по дереву бескорыстно сделал местный плотник Иван Мелин. Кто-то спросит: «В какой деревне это произошло?» А так ли уж важно? Ведь сказал же поэт: «Тут ни убавить, ни прибавить, так это было на земле». Не в одной какой-то деревне, а на земле...
Коментарии(0)
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять коментарии. Пожалуйста войдите в свой аккаунт, или зарегистрируйтесь