ВЗДОХНУЛА РОДИНА УСТАЛО… (№43 от 2.11.2011)

С детских лет я не просто должен был трудиться, но был обязан это делать. В деревне по-другому нельзя. Это был сельский, а в ту пору – советский закон.

Ленив? Не хочешь учиться? Выход, выбор есть, после семилетки (силенка-то уже появилась) иди-ка, дружок, в колхоз. Дел здесь по горло. Чистить курятник, свинарник, коровник, возить на лошадке солому к фермам, плугарить. Всего не перечесть. Мой двоюродный брат тяжело заболел. После больницы врачи дали справку – годен только для легкой работы. Понес он эту бумагу в правление колхоза. Председатель говорит: «Пиши заявление», на что брат ответил: «Я мальчишкой не писал заявление, чтобы меня приняли в колхоз, а попал в него, как зверюшка в клетку». Да, это было истинно так. До тех пор, пока на селе не провели паспортизацию, ни один мальчишка, ни одна девчонка, будь они семи пядей во лбу, не могли оказаться за околицей села. Исключением было: учеба в ФЗУ (фабрично-заводские училища), поступление в техникум, институт или же наем в домработницы к крупным городским чиновникам и военным. Колхозная жизнь для всей деревни – от мала до велика – была настоящей каторгой, но селяне худо-бедно кормили страну. Сами же сидели на картошке, лебеде, ели даже камышовые корни.

Ранней весной мать ходила по топкой грязи в поле собирать мерзлую картошку. Осенью, незамеченная в земле, она на теплом солнышке вытаивала. Из этой мерзлоты в печи на сковородке получался толстый черный блин. Замечу, соли не было. Звали эту еду у нас в деревне мазурой. Я одевался в драную телогрейку и кувыркался под окнами нашей избы на пыльной дороге, буквально причитая: «Не хочу вашей мазуры, хочу хлеба!» Я не помню точно, когда я впервые увидел вынутый бабушкой из печи ржаной каравай. Казалось, что мерзлая картошка, лебеда будут моим кормом на всю жизнь. Вот я и по сей день не верю, когда говорят, что детство, каким бы оно ни было, - самая счастливая пора в жизни.

Пацаны (это было первое послевоенное время) пахали на быках. Уставая, рогатые животины, никак не хотели тащить плуг. Кто-то из ребятишек предложил подложить быкам под хвосты по горящей головешке. А быки взяли да и сгорели. Отец тогда был бригадиром. Затаскали его, бедного. Помню, мать стирает в тазике тряпки с золой (мыла, конечно, не было), а слезы ее так и капают в серую зольную воду... Не в первый раз отца увезла милиция в район. Вот оно вам, то самое счастливое детство.

Особенно туго было бабам во время войны. Без мужиков, с детьми на руках, холодные, голодные, они гибли на фермах и в поле у самого Бога на глазах. И Бог, вероятно, помогал им, как мог. Но уже в войну и после нее они незаметно, потихоньку уходили на тот свет. Ах, как я жалел тетку Авдотью Фадееву, когда она, подняв тяжелую корзину с картошкой, упала наземь без чувств. После она долго болела и все-таки умерла... К последнему времени из всех тургеневских женщин оставалась в живых одна – моя мама. Ей было 92 года. У нее была неплохая память. И о чем бы мы с ней ни говорили - обязательно всплывет эпизод из тех лет. Но вот какая штука. Несмотря на всю ущербность коллективизации, батрацкий труд, деревня к брежневским временам стала жить сносно. Были хлеб, молоко, мясо, на поля пришла техника. И доктрина Аллена Даллеса стала пробуксовывать. А этот господин писал: «Окончится Вторая мировая война. Как-то все утрясется, устроится. Бюрократизм и волокита будут возведены в добродетель. Честность и порядочность... превратятся в пережиток прошлого... Лишь немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы...превратим в посмешище... Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением. Главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов».

Сегодня эта программа во многом претворена в жизнь. А в 70-х годах двадцатого столетия для этой губительной доктрины коридор был не очень широк. Российское село держало страну на крепких ногах. Как-никак, а почти треть населения жила на земле. Деревня, земля были настоящими кормилицами. Сподвижникам Даллеса это ужасно не нравилось. Но почва для подрывной работы у них была. Наше пресловутое равноправие, которого лишь на словах якобы добивались коммунисты, но при котором почти все были рабами, и только кучка чиновников жировала, судила «тройками», гноила людей ГУЛагом, платила за каторжный труд гроши и не видела работящего человека в упор. На российской сцене появились Горбачев, его перестройка, пьяный «дирижер» Ельцин, его помощники-младореформаторы. И поехало, покатилось… Забугорные «друзья» все поставили на означенное ими место. И самое главное в том, что виновных в этом нет никого.

Мне очень хочется писать только светлые строки. Но что поделаешь, если этот свет заслоняет своими крыльями воронье. К этому образу я в рифмованных строчках прибегал не раз. Так чувствовал, так постоянно ощущаю Русь, уходящую в никуда. Горько. Произойдет ли что-то такое, что выведет Родину, ее многострадальный народ на дороги добрые, приносящие покой и радость человеческим сердцам? Не знаю, но очень хотелось бы. И главная беда тут в том, что этого не хотят люди, которые считают себя хозяевами жизни. И число их растет в какой-то, еще неведомой, прогрессии. Еще раз – горько, еще раз – больно...

Бурьян вокруг, деревня пала.

Вздохнула Родина устало.

Но я не слышал этот вздох,

Я сердцем в этот миг оглох.