Козич, полячка Анна и другие (№11 от 23.03.11)

В этой стране, наряду с радостями, счастливыми мгновениями, было немало слез и огорчений, печалей и тревог.

Но сколько ни живу на белом свете, я ни разу и ни в чем не попрекнул свое детство. Оно мне снится со всеми людьми, птицами и зверьем, и стоит только смежить веки – вижу, как наяву, и родник под горой, и бабку Степаниду, идущую с Банного поселка с мешком целебных трав за плечами. Да, было немало горького, но все тени со временем куда-то исчезли, осталось только солнышко. Идем, бывало, с бабушкой Настасьей по лесной тропинке, и кажется, что солнышко гудит в вершинах берез, как рой пчел, а светлые блики так и играют на дорожке, на которой причудливо отпечатываются рубчатые следы бабушкиных лапоточков. И сегодня все эти живые видения неудержимо просятся на бумагу. Только и не раз, и не два брали сомнения: а кому это нужно? Мысль скачет дальше и глубже: значит, и ты никому не нужен. Выходит, и те, кого я знал давным-давно, тоже были никому не нужны? Ну, вот – это уже совершеннейшая напраслина! Спешу, бывало, на каталке за водой к роднику (девчонки-то носили ведра на коромыслах), вижу еще издалека – сидит на своей завалинке дед Козич. Такое у него было то ли имя, то ли отчество, до сих пор не знаю. А издалека деда видно по его нарядной рубахе. Старик серых, однотонный рубах не носил, только цветастые. Поравняешься с ним, он первый с тобой заговаривает: «Здорово, Миколай Миколаич!» - «Здравствуй, дедуля!» - «Что, за холодненькой послали?» - «Да, бабушка к обеду мурцовку будет делать». Дед Козич только вздохнет. Видать, и у него к обеду будет только мурцовка. Горох в поле был еще зеленый, а то мама непременно принесла бы в торбочке этой белой золотой россыпи, и был бы в нашей избе праздник. Но на грядках у пруда появились первые огурчики, бабушка резала их на тонкие кругляши, заливала родниковой водой и солила. Хорошо, что к этому времени появилась соль. Не мурцовка, а объеденье получилось! Едим мы с бабушкой, я ее спрашиваю: «Почему дедушка Козич называет меня Миколай Миколаич?» - «А как же, отец твой Миколай остался живой, скоро придет домой, вот старику-то к сердцу тебя величать, а у него сын погиб, недавно внука в армию проводил, без войны он, думаю, уцелеет, вот род Козича и продлится на нашей улице». Нравятся мне бабушкины слова.

Когда иду мимо Козича, так и подмывает меня спросить, как это он не боится зубы дергать. В селе фельдшерица вроде и была, но вот умела ли она людям зубы дергать, я не знал. Всех избавлял от больных зубов Козич. Он бросал на пол фуфайку и бабе ли, мужику ли говорил: «Ложись». Брал в руки обыкновенные щипцы, какими гвозди извлекают из доски, слегка коленом прижимал клиента к полу, чтобы тот от боли не очень-то дрягался, и тут же показывал мученику тревоживший его зуб. Ну как тут скажешь, что Козич был никому не нужен?

На другой улице, звавшейся Заколюкой, жил большой друг моего деда Ефим Рублев. Мы ходили к нему стричься. У меня отрастут белесенькие волосишки, торчат во все стороны, на ушах куделью висят; у деда почти рыжие, жесткие, непослушные волосы на глаза падают, мешают глядеть. А ему надо хорошо глядеть, он у меня пастух. Значит пора идти к Ефиму. Его парикмахерская состояла из простой табуретки и чуть пониже круглого пенька. Я садился на пенек, Ефим говорил деду: «Ну-ка, Иван Антоныч, подсади меня». Дед сажал стригаля на табуретку -у Ефима не было обеих ног выше колен. Иногда я спрашивал деда, куда делись у Ефима ноги. Дед коротко отвечал: «На войне потерял». Сейчас-то я знаю, что без всякой войны можно и голову потерять. Тогда же эта потеря в моих мозгах не укладывалась.

Немного повзрослев, я узнал историю и трагическую, и благороднейшую одновременно. Когда стрижка завершалась, старые друзья находили что-то выпить. Закуску подавала бабушка Анна, из небогатой снеди что-то перепадало и мне. Так вот, жена безногого Ефима Рублева родилась и выросла очень далеко от наших мест - она была полька, или, как говорили у нас в деревне, полячка. Ефиму Рублеву оторвало обе ноги в годы Первой мировой войны на территории Польши. В одном из поместий его выходила польская семья. Молодая красивая полячка Анна повезла солдата в Россию, на родину. Когда она стала женой Ефима, одному Богу известно, но стала, и навсегда осталась в России, в нашей деревне. Родила Ефиму дочь Евгению. На эту трогательную тему можно было бы, по крайней мере, написать рассказ, но я не знаю никаких подробностей, а что-то придумывать не люблю, хотя соблазн, в данном случае, велик: представьте себе, за тысячи верст от Польши везет красивая польская девушка изуродованного войной русского солдата, проявляя к нему неизбывную жалость (так у нас говорят о любви). Так разве эта славная несравненная Анна не нужна была воину из нашей деревни?..